Часто говорят, что Император Николай II получил в наследство Россию умиротворенной, и все потрясения, происшедшие с ней позднее, стали результатом слабоволия Царя и его неспособности управлять государством. Однако это не соответствует действительности.

Бесспорно, что Император Александр III, своими решительными действиями, нанес смуте мощный удар. Под тяжестью властного кулака, смута была вынуждена стушеваться. Но она никуда не исчезла. Идеи народовольцев попрятались в различные кружки, собрания, общества и, самое страшное, влились в органы самоуправления (земства), в сельские школы и университеты. Одновременно происходили вещи еще более опасные, совершенно противные русскому духу и совершенно невероятные еще полвека назад: дух мятежа, смуты становился популярным в умах многих представителей общества, так называемой интеллигенции. Дошло до того, что террористов-убийц начинали почитать за мучеников, борцов «за лучшую долю». Происходила подмена духовных ценностей, в России набирала силу чуждая, смертельно для нее опасная идеология. В этих условиях власть не смогла противопоставить этой чуждой и опасной идеологии, мощную преграду. Дело не в том, что у власти не было своей мировоззренческой доктрины. Такая доктрина была, русская, органичная – идея Русского Царства Православной Монархии.

Но понимая органичный и естественный характер этой государственной идеи, власть не считала нужным ее пропагандировать, полагая, что ее придерживается большинство русского народа, а против отдельных нигилистов достаточно одних лишь полицейских и карательных мер.

Однако к началу ХХ века одних таких мер было уже не достаточно. Требовались решительные неординарные меры по отвлечению общества от наступающей агрессивной чуждой идеологии. Идеологи правительства отвечали лишь запретами и репрессиями. Александр III хорошо чувствовал опасность подобной политики, когда воскликнул Победоносцеву: «Ты как жгучий мороз, гнить не даешь, но и расти не позволяешь».[1] Так, например, чуждая идеология проникала в драматический театр. Но вместо того, чтобы создавать другой театр, который бы служил идеям воспитания людей в монархическо-православном духе, К.П. Победоносцев осуждал театр вообще как противное христианству явление. Так как запретить вообще театры он не мог, то он добился только того, что в обществе его считали реакционером, а чуждые русскому духу спектакли «прогрессом».

Идеология, которая сначала пряталась под именем «нигилизма», а затем – «марксизма», пришла в Россию не случайно и не была чисто русским явлением. Она была отражением обще мирового процесса дехристианизации европейской цивилизации. Еще со времен Английской и особенно с Французской революций, могущественные силы пытались вытравить из душ людей христианскую совесть. Из недр тайных обществ, философствующих кружков, писательских артелей вырастала новая мораль, новая идеология, новые представления о добре и зле. В конце XVIII и начале XIX столетий по Европе прогромыхало невиданное до селе количество войн и революций. Они, не смотря на всю разницу внешних и внутренних причин, по сути, имели одну общую суть, – были направлены против христианства вообще и против христианской монархии в частности.

Глобальным антихристианским переворотом мирового масштаба явилась Французская революция 1789 года. Именно в ней наиболее ярко проявилась невиданная до тех пор ненависть ко Христу и к христианской монархии. Французская революция дала жизнь новому типу людей-антихристов, которые придадут своей идеологии интернациональный характер. «Во Французской революции, – писал А. Токвиль, – вследствие того, что законы религии были отменены одновременно с ниспровержением гражданских законов, человеческий ум совершенно потерял под собой почву; он не знал, чего держаться и где остановиться. Появились революционеры невиданного типа, которые довели смелость до безумия, не знали сомнений и колебаний перед осуществлением какого то бы ни было намерения. И не следует думать, будто эти новые существа были единичными и мимолетными порождениями известного момента, осужденные исчезнуть вместе с ним. С тех пор они образовали целую расу, которая размножилась и распространилась по всем частям цивилизованного мира, везде сохраняя одну и ту же физиономию, один и тот же характер».[2]

Убийство благочестивого короля Людовика XVI и королевы Марии-Антуаннеты во Франции, чудовищный террор и море пролитой крови, запрещение христианства и глумление над ним, оккультное царствование Наполеона, претендовавшего на мировое владычество, войны в Южной Америке, прошедшие под антиклерикальными и антимонархическими лозунгами и руководимые фактически ставленниками Наполеона, такими как Симон Боливар и Сан-Мартен, революции 1830 и 1848 во Франции, 1848 – в Пруссии, 1848 – в Австрийской империи, объединение карбонариями Италии в 1860-е годы – за всеми этими событиями стояли силы крайне враждебные христианству.

Не случайно, что такой известный революционер как Д. Гарибальди писал масону Феликсу Пиа по поводу покушения Соловьева на Императора Александра II: «Политическое убийство есть секрет благополучного осуществления революции. Монархи называют друзей народа убийцами. Гедель, Нобилинг, Монкази, Пассананте, Соловьев, Отеро и Гартман суть провозвестники правительства будущего – социальной республики. Истинные убийцы это прелаты, которые с помощью костра убили сначала прогресс, а теперь с помощью лжи убивают совесть людей. Не товарищам Гартмана место в Сибири, а христианскому духовенству».[3]

Заметим, что если бы мы не знали, что приведенные выше слова принадлежат Гарибальди, то их можно было бы легко принять за слова Маркса, Ницше, Прудона, Бакунина или Ленина. К концу XIX века антихристианство уже являлось действенной и серьезной силой. Оно завоевывало позиции в умах и душах людей не только при помощи революций, но и с помощью науки, вернее отдельных научных гипотез превращенных в религиозные культы. В России, где в силу именно глубокой христианской традиции, вопросы совести и духовности воспринимались особенно близко, философия отступничества нашла в русском обществе наиболее рьяных и фанатичных сторонников, которые воспринимали культ борьбы как руководство к действию.

Кризис в недрах русского интеллектуального общества начался еще в XVIII веке. Часто в этом упрекают Петра Великого, который своими реформами и протестантскими симпатиями расколол русское общество, разделив его, по словам Аксакова, на «народ и публику». В этих утверждениях есть лишь доля истины. Петр Великий был человеком своего времени, он появился не из пустоты, а из конкретных исторических условий предыдущей эпохи. Очень многое из того, что он делал было заложено и начато при его отце Царе Алексее Михайловиче и сестре Софье Алексеевне; отвечало требованиям времени и интересам России. При этом Петр, при всех своих, говоря словами Маркса, «варварских методах», при всех грехах и ошибках, был верующий православный человек. Хорошо писал о нем архимандрит Константин (Зайцев): «Сложным явлением был Петр, но только предвзятость или незнание способны отрицать то, что был Петр человеком церковно-православным. (…) Но, с другой стороны, тщетной была бы попытка согласовать с церковным Православием поведение Петра. Есть двойственность в Петре, которая не поддается приведению к единству. (…) То была драма – не только личная, Петра: общенациональная. Европеизация с неотвратимостью рока легла на Россию. Не внешний облик меняла она в русской жизни. Она колебала основы внутреннего мира, упраздняла сплошную целостность церковного сознания (…)».[4]

Эта двойственность была присуща всему имперскому (петербургскому) периоду русской истории. Знакомство с заграницей русской знати, куда ее отправлял на учение Петр Великий, привило многим ее представителям с одной стороны необходимые и нужные знания в области различных наук и ремесел, а с другой уничижительное отношение ко всему родному русскому. Так, боярин Борис Шереметев, вернувшись в Россию из Парижа, стал презирать родные обычаи и обряды, за что был осуждаем своими соотечественниками.

С одной стороны русское дворянство, русские интеллектуалы стремились служить России, с другой, многие из них, презирали эту самую Россию и пример для подражания видели в Западе.

Особенно эта двойственность проявилась и пагубно сказалась в первый период царствования Императрицы Екатерины II. Сама личность государыни, свергнувшей законного Императора Петра III и фактически узурпировавшей престол, честолюбивой и очень любившей власть, последнее свойство было абсолютно не характерно для русских царей, смотревших на власть как на тяжкий крест, ее непонимание и полупрезрение к русской православной церкви, во главе Священного Синода которой она поставила человека враждебного православию И. И. Мелиссино, расцветшее при ней паразитирующая прослойка дворянства, абсолютно равнодушного к интересам России – все это стало причиной воспитания целого поколения русской знати в духе восхищения Западом и античностью, и равнодушия к России и православию. И хотя сама Екатерина Великая очень многое поняла к концу жизни и действительно обратилась к православным корням России, екатерининское общество во многом было заражено масонством и либерализмом.

Решительные попытки Императора Павла Петровича устранить эту двойственность, восстановить единство Царя и народа, восстановить единство общества, закончились злодейским убийством 11 марта 1801 года, ставшее очередным проявлением этой двойственности. Достаточно сказать, что великий князь Александр Павлович, будущий Император Александр I, воспитывался блестящим энциклопедистом, но одновременно республиканцем и масоном бароном Лагарпом, который открыто считал монархию порочной формой правления.

Подобное воспитание русских князей привело к тому, что и лучшие русские люди в самодержавной России воспитывались на идеях так называемых «просветителей». Можно ли удивляться духу творчества юного Пушкина, с его «Одой Вольность», с его «звездой пленительного счастья», которая взойдет «над обломками самовластья», с его юношеским богохульством, когда преподавателем в Лицее, где он учился, был брат Марата?

Удивляться следует другому: каким образом из воспитанного республиканцем великого князя получился Александр Благословенный, сокрушивший новый мировой порядок Наполеона, а затем смиренно каявшегося у старцев на Валааме и у святого Серафима Саровского, а из вольнодумного лицеиста, воспитанного братом якобинца, получился Александр Пушкин – величайший русский поэт и патриот?

В Императоре Александре Павловиче и поэте Пушкине мы видим, как та двойственность сознания, о которой мы говорили выше, исчезала и православный русский человек побеждал в них наносное, привнесенное из вне западничество.

Огромное влияние на Александра I, на Пушкина и на миллионы русских оказало нашествие Наполеона и победа над ним. Наполеон со своими «двунадесят языцы» шел на Россию не просто как очередной завоеватель. Он нес в себе элементы чуждой враждебной России и православию идеологии, он стремился не просто завоевать Россию, но уничтожить ее духовно. В России Наполеона ждала и ему содействовала пятая колонна, так называемые «бояре», которых он тщетно ждал на Поклонной горе. При их помощи он хотел воссесть в Кремле, как русский царь и оттуда раздавать русские земли. «Венчание Наполеона на царство в Кремле, – пишет А.В. Рачинский, – должно было разворачиваться на глазах у всей Европы и с участием «русских бояр». После коронования новый самозванец становился императором Востока и Запада и мог издавать указы уже как русский царь. Тем самым отпадала необходимость продолжать преследование русской армии».[5]

Победа над Наполеоном произвела колоссальное впечатление на Императора Александра I, вернув его окончательно в лоно православия. «Духовным триумфом Царя Александра, – пишет А.В. Рачинский, – была пасхальная ночь 29.03./11.04. 1814 года, когда он стоял на площади Согласия в Париже перед походным алтарем. Православный алтарь установили на том месте, где в 1792 году был казнен король Людовик XVI и где в день коронации Наполеона в 1804 г. пламенела красная пятиконечная звезда.

В ту пасхальную ночь площадь была заполнена батальонами русской гвардии, и на возглашения полковых священников: “Христос Воскресе!” многотысячный хор русского воинства отвечал: “Воистину Воскресе!”».[6]

Победа над Наполеоном оказала огромное влияние и на А.С. Пушкина. Гордость за Отечество сочеталось в нем с ощущением вселенского значения этой победы.

Понимание того, что Европа послушная «гордой воле» пламенеющей звезды угрожает бедой России, заставило Пушкина начать пересматривать свои былые заблуждения.

Поэт смог разобраться во всей словесной шелухе масонства, вольтерьянства, атеизма и вернуться в лоно православия и к идее русской государственной традиции. В этом ему помогла верховная власть в лице Императора Николая I. Грозные и одновременно горькие царские слова «Как, Пушкин, и ты враг своего Государя? Нехорошо!», перевернули всю душу поэта и с этого времени начинается его воскрешение, как русского человека. «Молодость, – вспоминал впоследствии Пушкин, – это горячка, безумие, напасть. Вы, вероятно, знаете, что я считался либералом, революционером, конспиратором, словом одним из самых упорных врагов монархизма, и в особенности самодержавия. Таков я и был в действительности. (…) Мне казалось, что каждый монарх тиран своей страны. И что не только можно, но и похвально покушаться на него словом и делом. Но всему свое время и свой срок. Время изменило лихорадочный бред молодости. Все ребячество отлетело прочь. Все порочное исчезло. Я понял, что абсолютная свобода, не ограниченная никакими Божескими законами, никакими общественными устоями, та свобода о которой мечтают и краснобайствуют молокососы или сумасшедшие, невозможна, а если была бы возможна, то была бы гибельна как для личности, так и для общества; что без законной власти, блюдущей общую жизнь народа не было бы ни Родины, ни государства, ни его политической мощи, ни исторической славы, ни развития».[7]

Нужно было быть Пушкиным, чтобы придти к этому выводу. На примере Пушкина мы видим, взаимодействие власти и общества, взаимодействие столь же необходимое для России, столько же и редкое в ее истории. Скипетр Николая I и перо Пушкина служили России. Отношение Николая I к Пушкину было отечески-заботливое, как мог он оберегал поэта от клеветы и сплетен, избавил от цензуры, став личным его цензором, после гибели Пушкина все его долги были оплачены монархом. Пушкин, в свою очередь, преклонялся перед Николаем I:

Нет, я не льстец, когда Царю,

Хвалу свободную слагаю:

Я смело чувства выражаю,

Языком сердца говорю.

Его я просто полюбил:

Он бодро, честно правит нами.

Россию вдруг он оживил

Войной, надеждами, трудами.

«Клеветникам России» явилось пощечиной не только внешним врагам Отечества, но и всем внутренним почитателям этих врагов, всему прозападному, либеральствующему, масонскому, русофобскому мышлению.

Иль Русского Царя уже бессильно слово?

Иль нам с Европой спорить ново?

Иль русский от побед отвык?

Иль мало ль нас? Или от Перми до Тавриды,

От финских хладных скал, до пламенной Колхиды,

От потрясенного Кремля

До стен недвижного Китая,

Стальной щетиною сверкая,

Не встанет Русская Земля?

Не случайно эти строки вызвали неприятие, такого критика русской государственности как князя П. Вяземского и такого ненавистника России, как А. Мицкевича.

Через несколько лет другой русский гений М.Ю. Лермонтов продолжил мысль Пушкина:

Безумцы мелкие, вы правы!

Мы чужды ложного стыда!

Так нераздельны в деле славы,

Народ и Царь его всегда.

Веленьям власти благотворной,

Мы повинуемся покорно,

И верим нашему Царю!

И будем все стоять упорно,

За честь его, как за свою!

Николай I попытался предать русской верховной власти идеологическую основу. Он уже тогда понимал, что без нее духовный кризис общества будет только разрастаться. Император стремился, чтобы лучшие люди страны были с ним и помогали ему во благо России. Лозунг «Православие, Самодержавие, Народность!» нашел отражение в творчестве целого ряда поэтов, драматургов и писателей. Н.В. Гоголь, Ф.И. Тютчев, А.С. Хомяков, Н.В. Кукольник, А.Н. Майков в своих стихах и произведениях восхищались личностью Николая I, подчеркивали всю важность и необходимость самодержавия в России. Н.В. Гоголь, испытавший ту же двойственность сознания, какая была присуща и Пушкину, и Лермонтову, к концу жизни приходит в тихую гавань веры в Бога и в святость царской власти. В «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь пишет: «Государство без полномощного монарха – автомат: много-много, если оно достигнет того, до чего достигнули Соединенные Штаты. А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина; человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит!».[8]

Приведенные выше мысли лучших русских людей, гордости Земли Русской, красноречиво опровергают повторявшуюся из десятилетия в десятилетие ложь о том, что якобы «лучшие люди России быть против царской власти». Нет! Лучшие люди были с царской властью, они, на вершинах своего творчества, преклонялись перед ней и ей служили, понимая, что, служа царской власти, они служат России. Это утверждение касается не только поэтов и писателей. Композитор М.И. Глинка обессмертил в своем великом «Славься!» союз Царя и Народа:

Славься, славься, наш Русский Царь!

Господом данный нам Царь-Государь!

Да будет бессмертен Твой Царский Род!

Да им благоденствует Русский Народ!

Но пройдя через сомнения молодости, искушения западными ценностями, через увлечения миражами всеобщей свободы и сумев их преодолеть, лучшие люди понимали всю опасность этих искушений для будущего России. Они, как мало кто другой, знали сколь заразны эти увлечения, как притягательны эти миражи, как могущественны силы вызывающие их к жизни. Они видели также, какое множество интеллектуалов не только не осуждают «декабризм», но по существу являются его наследниками и приемниками. Лучшие люди первыми распознали начало катастрофического духовного кризиса русского общества. Отсюда пророческие предостережения, лучше всего выраженные в стихах. Наиболее полно они выражены у Лермонтова в его «Предсказании»:

Настанет год, России черный год,

Когда Царей корона упадет;

Забудет чернь к ним прежнюю любовь,

И пищей многих будет смерть и кровь;

Когда детей, когда невинных жен

Низвергнутый не защитит закон;

Ему вторил Ф.И. Тютчев, который был поражен тем, что горе в семье Императора Александра II, преждевременная смерть от менингита наследника престола цесаревича Николая Александровича, могла вызвать злорадство в среде русского общества:

О, эти толки роковые,

Преступный лепет и шальной

Всех выродков земли родной,

Да не услышит их Россия, –

И отповедью – да не грянет

Тот страшный клич, что в старину:

«Везде измена – Царь в плену!», –

И Русь спасать его не встанет.

Тютчев напрямую проводит зависимость гибели России от «преступного лепета и роковых толков», исходивших от культурного общества. Тютчев предупреждает, что если Россия услышит «преступный лепет», то она останется равнодушной к пленению самого Царя, то есть потеряет любовь к своему Царю. Какое поразительное предвидение и как точно оно исполнилось!

Между тем, опасения Тютчева начинали сбываться уже при его жизни. Мятеж декабристов, который по сути являлся первой попыткой революции направленной против русской государственности, стал одновременно первым серьезным выходом на арену тех сил в России, которые, в отличии от Александра I и Пушкина, встали в антимонархические ряды. И если Александр I, а затем и Пушкин, в молодые годы с восторгом посещавшие масонские ложи и даже какое-то время, как в случае с Пушкиным, бывшие их членами, познакомившись поближе с масонским учением и поняв его антихристианскую сущность, с ужасом и брезгливостью их покидали, то декабристы и их единомышленники, наоборот, этой сущностью пленились и ее приняли. В самих личностях руководителей декабристского восстания (в Пестеле, Трубецком, Каховском и так далее) со всей силой проявились двойственность сознания русского образованного человека той эпохи и его оторванность от реальной жизни, вызванные утратой христианского мировоззрения. В результате люди, многие из которых были офицерами, покрывшими себя славой на полях сражений, люди чести и мужества, во имя честолюбивых амбиций и абсурдных идеалов, стали на путь государственного преступления.

Масонство предусматривало великую реконструкцию жизни, и декабристы собирались эту реконструкцию провести в России. То, что эта реконструкция потребует миллионных жертв, крах всей прежней государственной системы, то, что она отбросит Россию на столетия назад, декабристов не волновало, ибо они считали себя хирургами, учеными, экспериментирующими над бесчувственным телом. Отсюда планы Рылеева, Лунина, Муравьева-Апостола и Якубовича об убийстве всей царской семьи, включая 13-летних детей, планы Пестеля в его «Русской Правде» о запрете монашества среди архиереев, переносе столицы России, новом государственно-административном делении страны и так далее. То есть в декабризме мы видим зачатки всех последующих революционных движений и партий. Об этом совершенно ясно и верно сказал Ленин: «Декабристы разбудили Герцена…». Как верно писала графиня С.Д. Толь: «Декабристы были виновниками и первоначинателями всех наших последующих политических смут, начиная с бунта на Сенатской площади и вплоть до наших дней (начало ХХ века – П.М.), что вся, в течение почти столетия, невинно пролитая кровь, начиная с графа Милорадовича и кончая последним, вчера или сегодня убитым городовым, кровь пролитая во имя «призрачной» свободы – эта кровь лежит ничем не смываемым пятном на памяти декабристов»[9]

Великая ответственность декабристов заключалась также и в том, что они были представителями высшего сословия. Это был не бунт темной простонародной толпы против конкретных злоупотреблений в поисках «правды и управы», а тонкий, рассчитанный заговор, руководители которого, представители старинных дворянских родов, генералы и офицеры императорской армии, за спинами обманутых ими солдат, спекулируя на их верноподданнических чувствах, на их стремлении восстановить на престоле «незаконно отстраненного», по их заблуждению, Царя Константина, пытались осуществить свой план по захвату власти. Конечно, личности декабристов не стоит упрощать и думать, что будто бы все они сознательно стремились только навредить России. Многие из них находились в плену иллюзий абстрактного блага, масонских утопий, думали, что можно слепо копировать западную модель общества на Россию, то есть в них мы видим все признаки той раздвоенности сознания, о которой мы говорили выше: презирая и не зная Россию они стремились ее осчастливить.

Декабристы породили в сердце верховной власти недобрые семена подозрения к служивому дворянству, а в сердцах интеллектуалов соблазн революционного противостояния этой верховной власти.

Яд декабризма давал о себе знать уже в царствование Николая I. Мятеж 14 декабря еще больше расколол русское общество, еще больше углубил в нем противоречия и крайности, породив так называемый спор «западников» и «славянофилов». И те, и другие, вместо действенных поисков выхода из духовного раскола, вместо поисков точек соприкосновения, своими крайностями еще больше этот раскол увеличивали, давая врагам России прекрасную возможность действий. «Западники» все больше склонялись к русофобии, «славянофилы»» – к европофобии. Фобия, как любая ненависть, не могла давать позитивного начала и, по существу, мешала верховной власти. Трагизм этой ситуации заключался еще и в том, что и среди «западников», и среди «славянофилов» было большое количество не просто талантливых, но и блестящих людей, которые могли бы сделать много добра своей стране и своему государю.

Конечно, «западничество», в своем преклонении перед Западом и уничижительной критики всего русского, представляло собой большую опасность для русского государства чем «славянофилы», именно в силу заразительного соблазна их идеологии, которая, ниспровергая вековые авторитеты, делала революционное изменение действительности оправданным. Так один из столпов «западничества» П. Я. Чаадаев считал, что «вся наша история представляет собой лишь последовательную смену варварства, грубого суеверия и невежества и унизительного владычества завоевателей, следы которого неизгладимы и до сих пор. Уединившись в своих пустынях, мы не тронулись с места, тогда как западное христианство величественно шло по пути, начертанному его Божественным Основателем». Чаадаев горячо защищал католицизм и папство, как олицетворение единства Европы. Кумиром для него был Петр Великий, так как он, по мнению Чаадаева, хотел ввести Россию в общеевропейскую семью.

Другой западник В.Г. Белинский называл русскую православную церковь: «опорой кнута и угодницей деспотизма». «Что вы нашли общего между Христом и какой-нибудь, а тем более православной церковью?», – вопрошал он Гоголя.[10]И продолжал: «Поп на Руси для всех русских представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства».