Но евангельская нравственность - не только свидетельство наличия благодати, но и условие её стяжания. Преп. Макарий пишет: желающему "стать жилищем Божиим надобно всегда принуждать себя ко всему доброму, к соблюдению всех заповедей Господних, хотя бы и не желало того сердце по причине пребывающего в нём греха. Пусть, хотя бы и не хотело сердце, по мере сил, с принуждением приучает себя человек быть милостивым, снисходительным, человеколюбивым, добрым, принуждает себя к кротости... Господь, видя такое его произволение и доброе рачение, как он непрестанно принуждает себя ко всему доброму, сотворит с ним милость Свою, избавит его от живущего в нём греха, исполняя его Духом Святым. И таким образом, без принуждения уже и без всякого труда всегда будет он в самой истине исполнять заповеди Господни, лучше же сказать, Сам Господь совершит в нём заповеди Свои и плоды Духа, как скоро человек плодоприносит в чистоте" (там же, стр. 356-358). Евангельская нравственность требует от человека подвига, суть которого - уподобление Христу. Кто говорит, что пребывает в Нем, тот должен поступать так, как Он поступал (1 Ин. 23, 6), говорит Апостол, а преп. Макарий Великий пишет: "Да имеет же человек всегда перед очами, как незабвенный образец во всегдашней памяти, Господне смирение и жизнь, и обращение с людьми" (там же, стр. 357). Подвиг этот бывает, так сказать, прямой нравственный, а бывает, что он связан с теми или иными душевно-телесными ограничениями. Святые отцы опытно выработали целую систему таких ограничений и подробно описали её в своих книгах.

Как мы увидели из цитат преп. Макария, эти ограничения, или аскетика, есть средство, инструмент для нравственного душевного подвига; продолжая эту мысль, необходимо подчеркнуть, что, так как все люди разные, у всех своя мера, своё устроение, свои особенности, свои условия жизни, то и аскетические средства должны быть индивидуальны, не унифицированы, применяться по личной потребности и нужде, а не быть заданы заранее как общее правило. В нашем церковном сознании, в силу отмеченного выше превалирования монашеского идеала, наличествует противоположная "установка": именно внешняя унифицированная аскетика (сводящаяся, собственно говоря, к трём вещам: неядению, неспанию и исполнению правила) считается необходимым и достаточным для духовной жизни подвигом. В результате нарушается иерархия христианских ценностей, аскетика отделяется от нравственности, средство становится целью, христианство превращается в йогу, а жизнь со Христом подменяется Религией Еды.

Причины такой подмены две. Первая - неверное ощущение Церкви. Мы говорили, что Церковь есть Царство Божие, которое нам уже дано. Главное церковное богослужение начинается возгласом "Благословенно Царство"; на Литургии мы молимся о причащении Тела и Крови Христовых "во исполнение Царства" (евхаристический канон); Церковь восклицает: "Яко благословися имя Твое, и прославися Царство Твое" (возглас на утрене) - не прославится в будущем, а уже прославилось. В полноте Царство Божие откроется в будущей жизни (1 Ин. 3, 2); но и здесь, на земле, оно уже есть (1 Ин. 2, 8), пусть в предначинании (1 Кор. 13, 12), пусть даже та мера, в которую его может вместить человек, и невелика. Суть христианского подвига в этом случае заключается в том, чтобы с максимально возможной для каждого человека полнотой раскрыть в себе это Царство, дать место в своём сердце Духу Святому. О том, какими способами это делать, мы сказали в начале главы; среди этих способов едва ли не главное - евангельская нравственность, но не аскетика. Последняя нужна здесь, чтобы не допустить в свою жизнь ничего чуждого Царству (Откр. 21, 27), того, что разрушает его в нашей душе и в нашей жизни. Падшесть человеческой природы, ежечасно проявляемая в нас, внутренние и внешние соблазны, многоразличные приражения сатаны и греховного духа мира сего - против этого действует аскетика, и степень её действия может простираться даже до распятия плоти со страстями и похотями (Гал. 5, 24). Но при всей своей нужности аскетика сама по себе не даёт никакого положительного содержания, она не является созидательной. Аскетика всегда отрицательна, охранительна, оградительна, отсекательна. Созидательной является нравственная евангельская деятельность, ибо она, как мы сказали, синергична, и в силу этого приносит душе благодать Святого Духа.

Есть другая точка зрения. Она сводится к тому, что Царство Божие - дело исключительно будущего, сейчас его нет, и в условиях нашей падшести и быть не может. В чём же тогда заключается суть христианской жизни? В аскетическом подвиге, ибо аскетика по своей природе как раз и отрицает настоящее ради будущего. Эта точка зрения является главенствующей в современной церковной идеологии. Почему так? Вероятно потому, что внешняя аскетика гораздо легче евангельского нравственного делания. Вполне можно не есть, не спать, целыми днями молиться, превратить свою жизнь в монастырь и при этом быть абсолютно безнравственным человеком, совершенно не понимающим, что такое Церковь. Несравненно труднее - подвизаться нравственно. Наверное, многие из нас имели возможность столкнуться в своей жизни с проявлениями аскетики без нравственности и убедиться, насколько это уродливо и противоречит благовествованию Христову.

Вторая причина подмены нравственности внешней аскетикой - низкий уровень практической нравственности нашей современной церковной жизни. Можно привести массу примеров этого; ограничусь несколькими. Вот приходит человек на исповедь перед Причастием, и перечисляет батюшке грехи: не туда посмотрел, не то съел, с мамой ссорюсь, ругаюсь с близкими, телевизор много смотрю, и проч. Батюшка устало и несколько отстранённо кивает головой на каждый произносимый грех и повторяет автоматически: Господь простит. Перечисление закончено. Тут батюшка оживляется и начинает придирчиво расспрашивать исповедника, как он готовился к Причастию: вычитал ли три канона и последование ко Причащению, постился ли три дня, с рыбой или без, и плохо, что с рыбой, надо было без рыбы, а лучше и без масла; ходил ли эти дни в храм, был ли накануне на богослужении, и почему ушёл после помазания, нехорошо, это леность, нужно понуждать себя; не ел ли ничего с утра, etc., etc... Но не спрашивает батюшка с тою же придирчивостью - а что стоит за словами исповедника "ссорюсь с мамой, ругаюсь с близкими". Случайна ли ссора, постоянна ли ругань, чем вызваны конфликты, предпринимались ли усилия быть мирным со всеми, и какие именно усилия - ничего этого не обсуждается. Отходит человек от исповеди - чему он научился? Что вычитать каноны для духовной жизни гораздо важнее, чем не ссориться с мамой. Так у нас воспитываются люди в Церкви - я думаю, описанная ситуация многим знакома.

Переходя от личного уровня к "соборному", видим, что собирательная реакция церковных людей на те или иные значимые события очень часто подтверждает озвучиваемый мною тезис об упадке нравственного сознания. События оцениваются отнюдь не с нравственной точки зрения и не с позиции евангельской правды: не даётся должной оценки злодеяниям и убийствам - например, в армии (случаи дедовщины: ну бывает, но мы не позволим либеральной прессе шельмовать нашу замечательную армию!), националистическим (нехорошо, конечно, убивать иностранных студентов - но можно понять наших русских парней, которых довели до этого гнусные инородцы!); перевирается история (коммунист маршал Жуков превращается в "подвижника благочестия", не расстающегося с Казанской иконой Божией Матери и обносящего ею фронты)... Пророк Исаия говорит по этому поводу: горе тем, которые зло называют добром, и добро - злом, тьму почитают светом, и свет - тьмою, горькое почитают сладким, и сладкое - горьким! (Ис. 5, 20.) Знакомясь с большей частью современной церковной аналитики, стыдишься и краснеешь за чудовищную нравственную аберрацию своих единоверцев, и чувствуешь, что это пророческое "горе" реально относится к нашей и церковной, и общественной жизни...

Наконец, внутрицерковные отношения - то, что непосредственно воспитывает людей - весьма далеки от христианского идеала. Грубость, корыстолюбие, безразличие к людям и другие отнюдь не евангельские качества нередки в нашей церковной жизни. Каждый год говорит об этом Святейший Патриарх на епархиальных собраниях города Москвы, но мало что меняется... Нельзя, конечно, сказать, что эти явления повсеместные; но они и далеко не единичны. В контексте нашей темы - так как всё это не в углу происходит (Деян. 26, 26), а видно и внешним, и воцерковляющимся людям, то оказывает своё крайне негативное воспитательное действие: практической нормой становится говорить и проповедовать одно, а жить совсем по-другому.

Я надеюсь, что читатель правильно меня поймёт. Не с осуждением, а с болью я пишу эти строки. Не потому низок нравственный уровень многих клириков и мирян, что они "плохие", какие-то особенно "испорченные", но потому, что при их церковном воспитании не обращалось должного внимания именно на евангельскую нравственность, она не стояла на первом месте. И теперь, не быв воспитаны нравственно, восприняв, что правила и посты важнее, чем усилие евангельской жизни, мы транслируем это на следующее поколение воцерковляющихся христиан...

Из сказанного ясно, каким должно быть воцерковление. Обучая новоначальных навыкам душевного делания, трезвения, аскетическим приёмам борьбы с помыслами и со страстями, пастыри и катехизаторы не должны "застревать" на внешних формах этих приёмов, делая из них бремена тяжёлые и неудобоносимые, и возлагая их на плечи людям (Мф. 23, 4). Необходимо идти к нравственному смыслу аскетики и делать особый акцент именно на воспитании евангельской нравственности (при этом, разумеется, церковные педагоги должны сами являть её в своей жизни, ибо дать другому можно только то, что имеешь сам). Это, пожалуй, самая главная задача в сегодняшней церковной жизни. Если "наладится" нравственное воспитание, если катехизация будет исходить из нравственных и духовных, а не каких-то иных (скажем, державнических, традиционных, идеологических и др.) приоритетов, то будут не только созидаться настоящие церковные общины, но и улучшится моральный климат во всём нашем обществе, ибо Церковь тогда станет настоящей закваской (Мф. 13, 33) для нашего народа. Пока же нравственность у нас не на первом месте, Церковь будет терять свой авторитет в глазах внешних, а православные (перефразируя напутствие одного митрополита новопостриженному иноку), подвизаясь в аскетике и стремясь приобрести посредством неё ангельский облик, будут подвергаться риску утерять человеческий.

VI

Как правило, первое, что слышит вошедший в Церковь человек - что ему необходим духовник. И действительно, духовник нужен; но зачем? Я уже имел возможность писать на эту тему, поэтому не буду входить в подробности; отмечу лишь несколько моментов, касающихся непосредственно проблемы воцерковления.

Апостол Павел пишет, что чувства христианина должны быть навыком приучены к различению добра и зла (Евр. 5, 14). Это не даётся человеку сразу, но приобретается со временем, опытом. Обучение этому навыку, заботливая поддержка новоначального в его младенческом состоянии, предохранение от болезней роста, поставление на правильный путь духовного развития есть предмет духовного руководства. Область его действия - педагогическая, направленная, говоря обще, на воспитание совести. В нашей церковной повседневности принята иная, выходящая за рамки педагогики, точка зрения на духовничество. Она сводится к тому, что совесть наша - падшая, и доверять ей опасно; а нужно больше, чем своей совести, доверять духовнику, который, глядя со-вне, имеет большие возможности бесстрастно рассудить те или иные ситуации, чем сам отуманенный страстями человек. Ссылаются при этом на известные слова преп. аввы Дорофея: "Нет несчастнее и ближе к погибели людей, не имеющих наставника в пути Божием... Я не знаю другого падения монаху, кроме того, когда он верит своему сердцу. Некоторые говорят: от того падает человек, или от того; а я, как уже сказал, не знаю другого падения, кроме сего, когда человек последует самому себе. Нет ничего опаснее, нет ничего губительнее сего" (преп. авва Дорофей. Поучение пятое "о том, чтобы не полагаться на свой разум"). Возникает вопрос: но ведь у духовника тоже совесть падшая, также, в свою очередь, и у его духовника... как быть? Здесь на помощь приходит традиция монашеского старчества: она распространяется на все духовнические отношения вообще (что является прямым следствием упомянутого нами выше превалирования монашеского идеала в Православии). Считается, что духовник, если мы оказываем ему безоговорочную веру и беспрекословное послушание, в силу своего формального положения прямо возвещает нам волю Божию.

А вот что говорит о доверии себе Священное Писание: Во всяком деле верь душе твоей: и это есть соблюдение заповедей. Верующий закону внимателен к заповедям, и надеющийся на Господа не потерпит вреда. Держись совета сердца твоего, ибо нет никого для тебя вернее его; душа человека иногда более скажет, нежели семь наблюдателей, сидящих на высоком месте для наблюдения. Но при всем этом молись Всевышнему, чтобы Он управил путь твой в истине. Сын мой! в продолжение жизни испытывай твою душу и наблюдай, что для нее вредно, и не давай ей того; ибо не все полезно для всех, и не всякая душа ко всему расположена (Сир. 22, 24-25; 37, 17-19, 30-31). Казалось бы, ясные слова Писания; казалось бы, надо адекватно воспринимать поучения аввы Дорофея - написаны они из уникальных, "эксклюзивных", как говорят теперь, условий жизни преподобного, в его окормлении у трёх великих святых; обращены эти поучения исключительно к монахам... и тем не менее, идеология мистифицированного духовничества является чуть ли не основой сегодняшней церковной жизни. Отчего же это происходит? Вот несколько причин.

1). В предыдущей главе мы говорили о подмене евангельской нравственности внешней аскетикой; один из примеров этого мы наблюдаем здесь. Воспитание совести требует нравственного подвига, постоянного труда над собою; это многим людям тяжело, сложно и неудобно. Гораздо удобнее: с одной стороны "послушание", с другой - "воля Божия"... и всё "просто". Пишет же авва Дорофей, что послушание и отсечение своего разума доставляло ему "беспечальность" (там же). И мы хотим той же беспечальности. Но, поскольку мы не аввы Дорофеи, а наши духовники - не преподобные Варсонофии Великие, то ни беспечальности, ни простоты у нас не получается, и евангельских плодов наше делание не приносит, а получается у нас хождение по кругу, обусловленное тем, что и духовники, и их чада стремятся не к нравственному плоду, но к соблюдению формы и традиции - так, увы, и те, и другие воспитаны.

2). Сюда же примешивается вещь, для Церкви внешняя, но существенно на церковную жизнь влияющая. Я имею в виду национальный менталитет. Одна из характеристических черт его - патернализм: решение наших проблем мы ожидаем не от собственных усилий, но "сверху", от доброго начальника (а если начальник злой - со "смирением" терпим это)[2]. Отсюда неизбежное деление общества на "властителей" и "холопьев". Всё это, в виде клерикализма, проникает и в церковную ограду и отражается на духовничестве. Вместо взаимоуважительных отношений старших и младших в Церкви церковная жизнь превращается в детский сад, где безнаказанные воспитатели назидают, ставят в угол, лишают игрушек etc… но не малых детей, а равных им во Христе людей. Печально, что, как правило, это не только не вызывает адекватной нравственной реакции, но считается даже чуть ли не нормой. Вот на исповеди юнец в рясе и с крестом, только что постриженный в монастыре или вышедший из семинарии, громогласно выговаривает пожилому человеку в три раза его старше (и обращаясь к нему, разумеется, на "ты"): нет, не допущу до Причастия, мало ли, что плохо себя чувствовал, а надо было три дня поститься, это всё отговорки, самооправдание, нужно подвизаться, "дай кровь и прими Дух"... и не только священник, не только прихожане, свидетели этой сцены, но и сам исповедник, годящийся батюшке в дедушки, воспринимают это вполне как должное, не видя и не чувствуя абсолютного нравственного уродства ситуации, - чего бы не было, если бы главной задачей духовничества осознавалось именно христианское воспитание совести, о котором мы сказали.

3). Наконец, пожалуй, самое важное. Критерий наличия в нашей жизни евангельской нравственности - отношение к людям. Устройство Церкви таково,

что проявляются и реализуются эти отношения прежде всего в христианской общине. Община есть, если можно так сказать, "пространство синергии", строящееся совместно Богом и человеком: со стороны Бога - где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них (Мф. 18, 20), со стороны нас - служите друг другу, каждый тем даром, какой получил, как добрые домостроители многоразличной благодати Божией (1 Петр. 4, 10). Община созидается Евхаристией и трудом любви. Именно в общине христианин получает (вернее, должен получать) полноту социальных отношений. Воцерковляется человек в общине; подвиги евангельской жизни совершает прежде всего в отношении общины; совместная молитва, взаимная забота и помощь, примеры и образцы семейной и общественной жизни - всё это христианин обретает (должен обретать) в общине. Община есть Тело Христово, состоящее из людей, несущих каждый своё церковное служение (1 Кор. гл. 12). Пастырь - предстоятель общины; это служение важнейшее и высочайшее, но как должно оно может осуществляться тоже исключительно в контексте общины (вспомним, что в первенствующей Церкви даже исповедь совершалась перед общиной, священник же лишь разрешал от грехов). Но общин нет, и нет уже давно. Следствием этого является то, что всё богатство социальных общинных отношений сужается и замыкается на личные отношения священника и его "чада"; пастырь из предстоятеля превращается в единоличного "заменителя" общины. Таким образом, происходит незаконное расширение объёма пастырства, пастырь как бы "вбирает" в себя всё содержание общины, отчего покривляются многие важные вещи в Церкви. В результате на сегодня мы имеем некий замкнутый круг: гипертрофированное мистифицированное духовничество - потому что нет общин, потому что общинность подменяется исключительно пастырскими отношениями, в которых, как в более узких, не может реализоваться полнота церковной жизни; а общин нет, в том числе, и потому, что их созиданию препятствует сложившаяся и зацементированная и чуть ли не отождествляемая с сутью Православия патерналистская "духовническая идеология". Вообще этот вопрос - почему нет общин - нужно рассматривать отдельно; для нашей темы важно, что воцерковление происходит наиболее успешно и полно не в отношениях "чадо - духовник", но именно в условиях христианской общины; а коль скоро её нет, то и воцерковление неизбежно будет ущербным.

Но главная опасность неправильных духовнических отношений мне видится даже не в том, что на определённом этапе церковной жизни они мельчают и исчерпывают себя, отчего людям становится пусто в Церкви. Хуже всего то, что они религиозно дезориентируют человека. Дело в том, что первый и главный наш Учитель - Христос; Он великий Педагог (Мф. 23, 7-10). Он с великой любовью и заботливостью, бесконечно превышающей материнскую, учит, вразумляет, наставляет, предостерегает, поправляет каждого человека - через внутренние состояния, внешние ситуации, сцепление тех или иных обстоятельств и проч. Быть внимательным к этому, научиться видеть в каждом событии своей жизни воспитывающую нас руку Божию - вот, собственно, цель церковного воспитания. Если мы встретили настоящего духовника - то есть такого, кто знает и чувствует это и умеет этому научить - то нам повезло: в общении с таким пастырем человек успешнее и быстрее становится настоящим христианином. Если же духовник - последователь мистифицировано-аскетической духовнической идеологии, то новоначальный никогда не научится вниманию к Наставляющему нас на всякую истину Святому Духу (Ин. 16, 13), потому что всем ходом его воцерковления ему внушается, что Бог действует только так, как решил духовник. Бог подменяется духовничеством - и христианская жизнь превращается в жалкую и недостойную игру произнесения святоотеческих словес, псевдопослушания и лжесмирения. Доводя вопрос до остроты, скажу, что лучше вовсе не иметь духовника, чем иметь плохого, а руководствоваться Священным Писанием, изучением догматического и нравственного учения Церкви, общением христиан, аккуратным чтением св. Отцов, а главное - адекватностью, трезвостью и евангельским воспитанием совести, восполняя недостаток общинности максимально возможным с нашей стороны добрым отношениям к людям.

Но, скажут мне, как же тогда воцерковлять людей? Ведь приходит человек в Церковь с совершенно мирским духом, со спутанными понятиями, с грубыми страстями - и говорить ему о свободе, о том, что роль духовника мала, что без него можно обойтись? Новоначальный не может сразу понять, что есть христианская свобода, он подменит её мирской вседозволенностью - и выйдет вред для Церкви, да и само воцерковление этого человека, без привития необходимой дисциплины, будет под большим вопросом. Верить своему сердцу, не очищенному от страстей - гибельно... и этому предлагается учить? - Опасение основательное. Действительно, в начале церковной жизни необходима и опека, и определённая строгость, и конечно, над воцерковлением каждого человека нужно "возиться", это прямой пастырский долг. Но при этом необходимо, на мой взгляд, с самого начала задать правильный "вектор". Верить страстям и грехам, разумеется, нельзя; но непременно нужно верить Христу, говорящему нам в совести. Научить отличать голос страстей от чистого голоса совести - единственная, по существу, задача духовничества, и об этом нужно сразу сказать, чтобы духовнические отношения не "застряли", не подменили собой всё богатство церковной жизни, но помогали христианину стать полноценным, зрелым и ответственным членом Церкви, умеющим самостоятельно внимать Богу, себе и людям.

VII

Одной из важных задач воцерковления является введение новоначального христианина в русло церковного Предания. Священное Предание есть опыт жизни в Церкви Святого Духа, опыт - как личный, так и исторический - Его стяжания. Только в контексте Предания можно правильно понимать Священное Писание и весь порядок и строй церковной жизни. Но учат ли наших неофитов настоящему, подлинному Священному Преданию? Казалось бы, пастыри и катехизаторы только этим и занимаются, порой превознося Предание даже выше Священного Писания; однако, судя по сегодняшней церковной жизни, это научение оставляет желать много лучшего. В результате нашего приходского воцерковления человек не приобретает здравые и точные понятия о догматическом и нравственном учении христианства, об истории Церкви, её каноническом и литургическом устройстве, но попадает в необыкновенный, виртуальный, "параллельный", сказочный мир. В нём Божия Матерь плывёт по морю и оказывается на Афоне, с вершины которого вследствие этого низвергается статуя Аполлона; апостол Андрей забирается в днепровские леса, где водружает крест и благословляет будущую Святую Русь, затем идёт в ещё более густые леса в Новгород, с удивлением наблюдая банные обычаи тамошних жителей, а потом оказывается и на Валааме; апостол Лука занят тем, что одну за другой пишет (на досках от стола, за которым трапезовало Святое Семейство) иконы Пресвятой Богородицы - Владимирскую, Тихвинскую, Смоленскую и др., общим числом около 70-ти; в темнице, в которой заключён мученик и архидиакон Евпл, начинает бить источник воды, утоляющей не только жажду, но и голод; свт. Николай Чудотворец заушает еретика Ария, за что подвергается наказанию от отцов I Вселенского собора, но повелением Господа и Божией Матери возвращается в своё святительское достоинство; преп. Алексий, человек Божий, подвизается посредством лицезрения горя своей супруги и родителей; преп. Сергий Радонежский кричит во время Литургии, будучи во утробе матери, а по рождении не вкушает материнского млека в среду и пяток; преп. Серафим Саровский кормит медведя... и т.д., и т.п. Об этом, и ещё о миллионе таких же вещей, говорят как о сущностном проявлении Православия; тысячи страниц сотен церковных книг наполнены подобными историями; их используют большинство проповедей и церковных поучений... и всё это подаётся воцерковляющемуся христианину как подлинное Предание, усомниться в котором - безусловный и тяжёлый грех.

Я уже слышу, как мне возражают: нам ли судить о Святых? Мы не можем понять их поступков нашим падшим умом, а отрицать чудеса - значит хулить действовавшего через них Святого Духа... и проч. Но вот вопрос: всё вышеперечисленное - действительно ли действие Святого Духа в Святых Божиих? Я специально назвал только те истории, о которых доподлинно известно, что они подвергнуты обоснованной научной критике (сказание о прибытии Божией Матери на Афон относится к XVI веку, информация о посещении ап. Андреем киевских гор - к X-му, об иконописной деятельности ап. Луки известно не раньше IV-го, и т.д.); а сколько всего в церковной письменности негодных и бабьих басен (1 Тим. 4, 7), навязывающихся православным в качестве Священного Предания! "Российский Златоуст", митрополит Московский Платон (Левшин), писал: "в повестях церковных зело много басней, небылиц и безместностей... следовало бы повести (эти) не иначе принять, как когда они согласны со Словом Божиим и служат тому объяснением" (цит. по: Вл. Соловьёв. ПСС, т. V, стр. 480. СПб, 1911-1914). Вл. Соловьёв говорил, что в истории мира есть события таинственные, но нет бессмысленных; точно также и действия Святых могут быть высоки и непонятны, но они не могут противоречить смыслу христианства.

Рассмотрим в качестве иллюстрации сказанного очень популярное и любимое на Руси житие преп. Алексия, человека Божия (Четьи-Минеи, 17 марта). Алексий был сыном богатых и знатных римских граждан, которые, по достижении им совершеннолетия, нашли ему достойную благородную невесту. В ночь после свадьбы он вручил супруге своё обручальное кольцо и исчез из дому, приняв на себя подвиг нищеты. С великою скорбью, не жалея средств, родители и жена всюду разыскивали его; через много лет, никем не узнанный, Алексий вернулся в Рим и стал жить под видом нищего в родительском доме. Ежедневно созерцал он страдания сохранившей ему верность и ждущей его супруги и убивающихся о потере сына родителей. Лишь после смерти преподобного выяснилось, кем он был на самом деле.

Надо сказать, что житие, особенно в переработке свт. Димитрия Ростовского, написано мастерски: действительно, переживаешь всю эту историю, удивляешься своеобразию поступков преп. Алексия, жалеешь его отца, мать, жену... Но давайте отстранимся от авторитета церковной книги с названием "Жития Святых", и спросим себя: какое христианство явил на страницах этого жития преп. Алексий? Очень своеобразное: его подвиг основывался на жизненной драме и великом горе близких ему людей. Конечно, такое мнение по отношению к святому едва ли не кощунственно... но, к счастью, оно и не может быть отнесено к нему. Настоящий преподобный Алексий таким не был - всё сказанное относится к литературному герою с его именем. На самом деле всё было проще. В те времена детей не спрашивали, хотят ли они жениться или нет: родители подбирали нужную с их точки зрения партию - и дети вступали в брак. Преп. Алексий, судя по всему, в брак по религиозным соображениям вступать не хотел; не мог он и конфликтовать с родителями, и поэтому ему оставался единственный выход из ситуации - бежать из дому. Это он и сделал. Невесту свою он никогда не видел, домой никогда не возвращался, подвизаясь в молитве и нищете при одном из храмов Эдессы; там и отошёл ко Господу, а в Рим вернулся только мощами, но вовсе не при жизни (Православная энциклопедия, т. 2, стр. 8). И - сразу всё встаёт на свои места. В совершенстве исполнив заповедь Христову: всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную (Мф. 19, 29), - преподобный при этом ни связал с собою несостоявшимся браком свою невесту, ни истязал себя страданиями своих родителей. Лишь через 400 лет его житие расцветилось подробностями, над которыми умилялись поколения читателей, но которые - (говоря прямо) неправда, извращающая смысл христианского подвига, отягчаемая вдобавок тем, что выдаётся она церковной литературой за руководящее Святых действие Божие.

Опять слышу возражения: жития святых - это особый церковный жанр, некая икона, в таких приукрашениях нет ничего страшного... Не так смотрит на дело Священное Писание, говорящее: вымыслы человеческие ненавижу, а закон Твой люблю (Пс. 118, 113). Человеческие вымыслы - в духовной жизни вещь не безопасная. Для людей церковно образованных, знающих подлинные факты жизни того или иного святого, того или иного церковного события, действительно, ничего страшного нет; но для только воцерковляющегося христианина налицо существенная опасность - принять неверное представление о христианстве, о Церкви, о действии Божием и о человеческой с этим действием синергии, и вследствие этого не обрести путь спасения, ибо он не только узкий и тесный (Мф. 7, 14), но, как сказал Господь, и найти его не просто: сказываю вам, многие поищут войти, и не возмогут (Лк. 13, 24).

Сравнения с иконой приукрашенное жизнеописание никак не выдерживает. Церковь очень точно определила, что есть икона; она не присочиняет ничего к тому первообразу, который на ней изображён, не расцвечивает его. Икона особыми выразительными средствами являет его в свете небесного, вечного бытия (поэтому с церковной точки зрения грубейшей ошибкой является изображение, например, блаж. Матроны с сомкнутыми очами или согбенного преп. Серафима Саровского; продолжая эту логику, нужно и сщмч. Вениамина Петроградского или свт. Луку Крымского изображать в очках). Приукрашенные жития святых - совершенно иное дело; задача житий - не показывать небесное состояние угодников Божиих, но во всей полноте исторического, социального, культурного контекста давать верное представление о христианском подвиге их жизни, для нашего назидания. Церковное назидание - не просто дидактика или морализаторство, оно имеет чрезвычайно важное жизненное воспитательное значение. Его смысл вовсе не в том, чтобы нарисовать волшебную или лубочную картинку, но в том, что мы смотрим - как тот или иной Святой евангельски решал ситуацию своей жизни в тех условиях, в тех обстоятельствах, в которых он находился, и извлекаем из этого урок для себя. Здесь нужна точность. А если точностью пренебречь, контекст убрать, ситуацию приукрасить или из ложного благочестия скрыть те или иные факты, то реальная жизнь Святого превратится в сказку. Сказка же, пусть она сколько угодно хороша, гладка, правильна и благочестива, назидать не может, но уводит от реальности.

Для дела воцерковления особенно важен принцип, который я уже упоминал: в Церкви необходимо должна быть правда. Не только потому, что всякая ложь - пусть вкравшаяся случайно, под самыми благочестивыми видами, пусть внесённая в виде умолчания, пусть даже её появление было необходимо для сохранения внешней жизни Церкви - оскорбляет и попирает Духа Истины, Которым Церковь живёт, ибо любая ложь несовместима с Ним; но и потому, что только правда способна вразумить, научить и воспитать. Евангелие Христово вводит нас в самую что ни на есть реальность, о которой Ф.М.Достоевский сказал так: диавол с Богом борется, и место борьбы - сердце человека. Подлинная духовная жизнь строга, сурова, напряжённа - но и прекрасна, хотя бы потому, что она - правда. Евангелие в каком-то смысле довольно "сухо"; но не следует думать, что эта сухость нуждается в "расцветке", что она безрадостна, мрачна и уныла. Напротив, в жизни по Евангелию, воздержной, трезвенной и адекватной, обретается Христос, Который подаёт подвизающемуся Его ради человеку в духовной борьбе с тьмою - свет и силу, в скорбях - радость, в обстояниях - терпение, в болезнях - утешение, в ровном течении жизни - смысл, крепость и бодрость... Задача церковного воспитания и есть - научить человека Евангельской жизни. А воспитание на сказках приводит к тому, что рано или поздно иллюзии кончаются, и в существование человека, хочет он того или нет, вторгается реальность - порой катастрофически, безумно трагичная... и человек оказывается неготовым к ней, безоружным, в растерянности, без навыков подлинной духовной жизни, без помощи, ибо помощь человеку - только от Господа, сотворившего небо и землю (Пс. 120, 2), только Господь - защита во время скорби (Пс. 36, 39). Кризис личной церковной жизни для людей, с которыми он случается, делается порой безвыходным именно потому, что человек на собственном опыте убеждается, что сказки не помогают, не дают они душе Бога... и тогда, как мы уже отмечали выше, наступает разочарование в Церкви, которая - в лице пастырей, катехизаторов и вообще идеологического содержания современной приходской жизни - не научила навыкам адекватной духовной жизни, не предложила человеку Христову реальность, но подменила живой союз со Христом красивыми, привлекательными, но ложными и нежизненными мифологемами[3].

И тут опять, в который раз, мы упираемся в тех, кто воцерковляет. Дело в том, что в нашем сознании мифы и сказки стали равным самому Православию. Рассуждая об обрядовости, мы говорили, что - измени наш обряд, и мы уже с большим трудом сможем идентифицировать себя в качестве православных. То же и тут[4]: разбери каждый миф, дойди до правды - и из-под наших ног выбьется всякая почва... ибо по большей части православные мы не потому, что знаем, что мы от Бога, живём во Христе, с нами Святой Дух, и мы великим опытом Православной Церкви обучены жить Им в этом мире, который лежит во зле (1 Ин. 5, 19), но потому, что у нас четыре удела Божией Матери, в последнем из которых Антихрист канавку не перескочит, и по иным сходным причинам. Очевидно, что воцерковление должно быть решительно избавлено от басен (2 Тим. 4, 4); но как это сделать? Не знаю. Я лишь озвучиваю большую, исторически сложившуюся проблему, заключающуюся в том, что для многих людей, в том числе и пастырей, православие - набор таких басен. Но избавляться от них, давать им истинную церковную оценку необходимо, ибо если церковное воспитание имеет своим результатом не приобщение Источнику Жизни - Христу, не овладение опытом этого приобщения, которое составляет Священное Предание, а подмену Христа сказочностью, лубочностью и нелепостями, то оно бесполезно и вредно, и все наши усилия, затрачиваемые на воцерковление людей, по меньшей мере, пропадают втуне.

VIII

Все отмеченные выше проблемы, препятствующие правильному воцерковлению и нормальной церковной жизни - магизм, национализм, обрядоверие, нравственная аберрация, отсутствие общин, ложное духовничество, лубочность и проч. - имеют одну общую причину, которую я бы определил как некий